К вечеру оба оказались богатырски пьяны. Грек опять заснул прямо за столом, а Беовульф рухнул с лавки на грязную солому. Взгромоздить его обратно получилось бы только у могучего Эрзариха вместе с Хенгестом, а потому Ремигий укрыл гаута отрезом шерстяной ткани и взглянул на племянника:

– Пойдем, подышим свежим воздухом до темноты? Посидим на берегу реки… В доме душно, да и хмелем воняет так, что завтра у меня будет болеть голова.

Остался позади старый городской форум, ныне превратившийся в зеленую лужайку, украшенную старыми богами Рима, обвитыми плющом и диким виноградом. Над Рейном поднимался укрепленный бревнами земляной вал – пологий со стороны города и срывавшийся неприступным откосом к волнам реки.

Воины-саксы, стоявшие в дозоре, проводили чужаков спокойным взглядом – в Бонне не следует опасаться чужаков, да и рассказы о годи из страны франков, который вместе с Беовульфом-гаутом истребил страшное чудовище в Даннмёрке, по бургу распространилось с быстротой ветра.

– Путешествие почти окончено. – Ремигий уселся на гребне вала, откуда открывался изумительный вид на Великую реку. – Северин, ты не огорчаешься, что наша тихая и безмятежная жизнь в Суасоне была прервана столь неожиданно и грубо?

– Ничуть, – уверенно сказал картулярий. – Помните, вы говорили: варваров надо понять и полюбить? Кажется, теперь я их полюбил такими, какие они есть. Но понял не до конца.

– Всего лишь «кажется»?

– Ну… Не знаю. Они странные, но добрые. Ни от кого раньше не видел столько заботы и участия, как от Беовульфа, Гундамира и остальных…

– Даже от меня? – расхохотался епископ. – Не обижайся, я тебя отлично понимаю! Ты просто увидел Универсум варваров изнутри. Не свысока, не из кафедрала в Суасоне, не из Салерно… Страшноватый у них мир, верно? Но как много тепла и настоящего, ничем не испорченной сердечной доброты идет от людей! А ты не верил…

– Теперь верю.

– Во что?

– Во что?.. Дядя, честное слово, на ваши вопросы никогда нельзя ответить!

– Можно, если подумаешь! Для чего Господь одарил тебя головой?

– Не сердитесь. Скорее всего, я теперь верю в бескорыстность человека. Не каждого, конечно… И верю в то, что варвары лучше нас. Чище.

– Вот именно, чище. Благороднее. Они не ищут компромиссов. Зло – это зло, а добро – это добро. Друг всегда останется другом, а враг врагом. Если враг заключит мир – его посадят за пиршественный стол вместе с лучшими друзьями. Как это назвать одним понятным термином?

– Искренность?

– Верно. Лучшее качество человека. И не путай искренность с простодушием. Это совершенно разные вещи.

Вернувшись в жилище Никодима-грека, Ремигий с Северином затеплили очаг – подогреть поздний ужин, – а картулярий взялся за пергаменты. Отыскал первый, прочитал. Громко фыркнул.

– Что такое? – осведомился епископ. – Чем-то не понравилось?

– Никодим пытается писать скальдическим слогом по-гречески, – хихикнул Северин. – Да нет, не по-гречески, а на дикой смеси эллинского наречия с латынью. Отчего смысл искажается. Воображаю, как будет выглядеть рукопись, если ее переведут на другой язык!

– Почитай, – попросил Ремигий.

– Ну вот, пожалуйста, первая же запись:

– Это ведь он про меня, – уверенно говорил Северин, сжимая в пальцах пергамент. – Прозвище, которое мне дал Беовульф! А Никодим почему-то выставил меня конунгом данов…

– Вероятно, его затуманенный хмелем разум просто не осознал того, что именно подразумевал Беовульф, называя твое имя. Не обращай внимания – это ведь уже легенда, а в легендах постоянно встречаются неточности.

– Но дядя! Правда должна оставаться правдой! Что он тут понаписал? Все перепутано!

– Чепуха, сын мой. Правда всегда торжествует. Хотя бы потому, что мы с тобой знаем, как все произошло на самом деле? Верно?